Двойник - Страница 40

Пенни и доктор Капек тоже были членами парламента. Даже Джимми Вашингтон состоял в нем, представляя какой-то «надежный» округ, населенный преимущественно лапландцами и северными оленями, не говоря иж о Санта-Клаусе. Джимми был рукоположен в Истинной Первой Библейской Церкви Святого Духа, о которой я никогда и слыхом не слыхивал, но что полностью соответствовало его облику тонкогубого священнослужителя.

Особое удовольствие я получил от чтения досье Пенни Достопочтенной Пенелопы Талиаферро Рассел. Она была магистром искусств, получив эту степень за исследование в области теории государственного управления в Джорджтаунском университете, и бакалавром искусств — эту степень она получила в колледже Уэлсли, что меня, признаться, мало удивило. Она представляла в парламенте женщин с университетским образованием, которые избирательными округами не охватывались, но эта категория избирательниц была очень надежной опорой партии Экспансионистов — четыре из каждых пяти были ее членами.

Ниже этих сведений помещался размер ее перчаток и данные о прочих размерностях Пенни, любимые цвета — тут я понял, что ее вкус не слишком изыскан и кое-чему могу ее поучить, любимые духи — «Страсть в джунглях» и другая информация, по большей части вполне невинная. Было там и примечание: «Болезненно честна, слаба в арифметике, думает, что обладает чувством юмора, которого у нее нет ни на грош, соблюдает диету, но объедается засахаренной вишней, имеет повышенный комплекс материнства в отношении малых мира сего, склонна придавать слишком большое значение печатному слову». Ниже шла запись почерком Бонфорта: «Ага, Кудрявенькая! Опять подглядываешь! Я же вижу!».

Когда я возвращал эти досье Пенни, я спросил, знакома ли она с собственным. Она дерзко посоветовала мне не совать нос в чужие дела. Потом покраснела и извинилась.

Хотя большую часть моего времени занимала «учеба», я все же улучил несколько часов для совершенствования физического сходства с Бонфортом, для чего с помощью цветовой таблицы несколько изменил, пользуясь «Семипермом» оттенок кожи, затем тщательно отработал морщинки, добавил два-три родимых пятна и уложил волосы, прибегнув к услуге электрощетки. Впоследствии, когда я буду возвращать себе прежнее лицо, мне за все это придется заплатить шелушением кожи, но это скромная цена за грим, который не может быть испорчен, который нельзя смыть даже ацетоном и которому не страшны никакие салфетки и носовые платки. Еще я сделал себе на «хромой» ноге шрам, взяв за образец фотографию, приложенную доктором Капеком к истории болезни Бонфорта. Если бы у Бонфорта была жена или любовница, ей вряд ли удалось бы отличить оригинал от подделки по одной внешности. Работа была тонкая и сложная, но в то же время она не мешала мне обдумывать то, что составляло основную и труднейшую часть моей задачи.

Труднее всего мне далась попытка войти в мир мыслей и надежд Бонфорта — короче, попытка понять смысл политики партии Экспансионистов. В некотором смысле он сам олицетворял эту партию, был не только ее лидером, но и политическим теоретиком и величайшим деятелем. Ко времени основания партии, экспансионизм был вряд ли чем-то большим, нежели Движение Манифеста Предназначения — пестрая коалиция группировок, имевших только одну общую черту — веру в то, что освоение дальних космических просторов — важнейшее дело, с которым связано все будущее человечества. Бонфорт дал этой партии четкую цель и систему этических постулатов, содержанием которых являлась идея, что равные права и свободы должны следовать за Имперским стягом повсюду. Он неустанно повторял, что человеческая раса никогда не должна повторить ошибки, сделанные в свое время белыми людьми в Азии и Африке.

Меня очень смутил тот факт — а я в таких делах совершенно не искушен — что ранняя история партии Экспансионистов необычайно походила на нынешнюю историю партии Человечества. Я тогда еще не понимал, что политические партии со временем меняются, как меняются, взрослея, люди. Я смутно помнил, что партия Человечества начиналась как группа, отколовшаяся от Движения, но никогда об этом не задумывался. Практически же это было вполне закономерно — когда прочие политические партии, не принимавшие экспансию в космос всерьез, потеряли под воздействием объективных факторов былое значение и утратили места в парламенте, единственная партия, стоявшая на верном пути, была обречена на раскол. Она превратилась в две.

Но я слишком забежал вперед; мое политическое образование шло отнюдь не так последовательно. Я сначала насквозь пропитался политической риторикой Бонфорта. По правде говоря, этим я занимался еще на пути к Марсу, но тогда меня интересовала лишь манера, в которой произносились его речи, теперь же я стал вникать в их содержание.

Бонфорт был оратором в полном смысле слова, хотя иногда в пылу спора мог показаться излишне желчным — как, например, в той речи, которую он произнес во время дебатов в Новом Париже по поводу договора с марсианскими Гнездами, ставшего известным как Соглашение Тихо. Именно этот договор стал причиной его отставки.

Он все же протащил его через парламент, но последовавшая за этим реакция привела к вотуму недоверия. Тем не менее Кирога побоялся денонсировать договор. Эту речь я слушал особенно внимательно, поскольку договор был мне самому не по душе. Мысль, что марсианам должны быть дарованы те же привилегии на Земле, что и людям на Марсе, вызывала у меня тошноту… правда, то было до посещения Гнезда Кккаха…